Я заметил сидящую на крошках съеденного мухомора пожилую муху, которую изначально принял за остатки сушеного гриба.
Медленно протягиваю к ней руку. Муха смотрит на меня внимательно. Осторожно беру ее двумя пальцами и усаживаю на ладонь. Муха не улетает.
Если бы я сейчас писал историю о мухах, то это был бы рассказ о приморской деревне, где в темноте на берегу моря лежит мертвый человек и над ним в отвратительном танце на запах мертвой плоти слетаются мухи и ничего больше нет.
Мухи несут реликтовое знание о сущности жизни. Их жужжание означает только то, что они сейчас будут есть. Они летят в темноту и, пока они летят, они живы.
Мне показалось, что вот-вот начнется что-то удивительное, я пошевелил тремя парами своих ног, втянул хоботком воздух, запнулся, словно подыскивая слово, и вдруг почувствовал, как мясистая шляпка, переливаясь пурпуром с приросшими белесыми хлопьями, сдавила белую мякоть тела и сладковатые белые пластинки, не источающие запаха, прикрыли меня от солнца.
Я посмотрел на небо. Оно было настолько прозрачно-синим, что мне - мухомору, стало ясно, что с небом никогда никаких превращений не происходит. Всегда только слепящая чистота.
Поток ощущений не допускал сомнений, что это реальность, конечно, я мог быть не прав, но реальность была таковой, что я ощущал себя правым.
Ощущая капельки пота, проступающие через свисающее розоватое плёнчатое кольцо под шляпкой, я ясно ощущаю, что идти вперед мне уже не нужно и, оглянувшись, понял, что возвращаться нет никакого смысла.
Мир вокруг стал прекрасен, но в чем именно была красота, я осознать не мог. В море, небе, камнях и соленом влажном воздухе ничего особенного не было, но в целом это давало ощущение счастья без явного повода.
Причина счастья проявлялась простотой, жизнь приобрела смысл, и я понимаю, что смысл был всегда, но причина ясности сейчас мне не понятна. Флешбэки в моей память остаются обыденными: вид на морской закат или вид из иллюминатора самолета на айсберги Гренландии или пепел сгоревшего табака, но зыбкое знание всего этого исчезает, оставляя в памяти что-то похожее на аквариум, в котором с за долгую жизнь скопились сигарные бантики выкуренных сигар.
Я взмыл в воздух и после резкого пируэта приземлился на красную шляпку твердой плоти.
Я зажужжал своими роговыми пластинами, крича, что жизнь прошла зря, хотя она вообще не может пройти и у нее нет зря и что тратить время на рефлексию по этому поводу нет никакого смысла.
Я не понимаю только одного - я превратился в муху только что или на самом деле ей был.
Жизнь становится непостижимой, если не осознаешь в каком её мгновеньи находишься.
Но я отчетливо понимаю, что сейчас мог бы любому объяснить, как надо жить к каким огням лететь, но сам остаюсь на месте, зажатый челюстями грибницы, летя одновременно совсем в другую сторону.
Вдруг вспышка осознания, что муха — это мой отец, а не я сам и меня охватывает тревожное чувство тошноты.
- Жизнь мухи, - подумал отец и я его услышал, - та секунда, которую она тратит, чтобы стать ничем. И ничего, кроме этого мгновенья нет. Вся твоя жизнь отражается в тысячах шестиугольных фасеток моих глаз этого момента движения в ничто.
Весь расчет твоего прозябания похож на строительство землянки с надеждой, что смысл придет позже, но на самом деле нет никакой землянки и смысла, а есть только секунда в переходе в ничто.
Все, к чему ты пытаешься вернуться, существует сейчас, просто ты живёшь с закрытыми глазами и не видишь света.
Свет лишь тогда реален, когда ты до него долетишь, а если не долетел даже самую малость значит это была ошибка.
- Когда я лечу на огонек сигары то вижу свет, я знаю, что свет существует и главное двигаться в направлении к свету, а откуда он - не важно, пока… огонь не начнет жечь мои крылья, – сверкнула мысль под набухающей шляпкой.
- Главное не в том, к чему летишь, а кто летит, хотя в данный момент это одно и тоже, - ответил отец на мою мысль своей.
Ты знаешь, что люди по мухам определяют время смерти живого, потому что мы первыми прилетаем к бессознательной плоти?
- Я мертв? - Отец читал мои мысли быстрее, чем я их успевал осознать.
- Если человек реально увидит труп, засиженный мухами, его вырвет, а если ему показать эту картинку в кино под веселую музыку он будет сострадать, не понимая, что он сам труп только с задержкой во времени.
У тебя пропал аппетит к жизни, – сверкнул одновременно вопрос и ответ отца, - чтобы его вернуть, нужно откусить и пожевать грибной мякоти. Помни, не полетишь к свету сейчас – не полетишь никогда.
Я жую кусочек себя и осознаю, что в моей жизни было что-то простое и важное, исчезнувшее навсегда. И осталось только то, что хотелось когда-то раньше, потому что это и было главным.
Я останавливаю размышления муха я или мухомор, твердо зная: стоит только начать сравнивать себя с ними как нахлынет чувство невыносимой обиды на собственную жизнь.
- Как же мне поступить?
- Ты не можешь знать, как поступил бы тот, кто на самом деле не существует, хотя и обладает нечеловеческим чутким зрением…
- Млекопитаев, твою мать! Опять спишь на работе!
Молодой чиновник Россельхознадзора поднял голову со стола, посмотрел на визитёра и стер слюну со щеки.
- Что со зрачками? Опять грибов обожрался? У тебя через час доклад министру о мерах по борьбе с Многоядной Мухой Горбаткой!
Он сидел неподвижно пока сознание настраивалось на новую реальность, после чего медленно проговаривая каждую букву постепенно ускоряясь и повышая голос до крика подумал
- Как вы задолбали своими докладами! Да не хочу я писать эту херню! Не хочу жопу просиживать в этом кабинете!
Прооравшись в тишине Млекопитаев перевел дыханье и с грустью сказал
- Я хочу в «Муху имени Штиглица», я художник, я хочу рисовать.
А отец подождет. Ему не привыкать.
М.П.
Обложка - Мария Эйзенбейс https://www.instagram.com/maria.eisenbeis/