Глава 3
Питер. Достоевский. Бесы
2023 г.
К концу июня последние детали путешествия по местам русских писателей были согласованы, и мы с Богданом Popoff-ым отправились в путь. Первым городом общения с духами литературных гениев должен был стать Санкт-Петербург. Во время подготовки выяснилось, что на байках наш спиритический эксперт никогда не ездил и относился к мотоциклам как к быстрому способу отправиться к духам на тот свет. Поэтому Богдан запросил у Глеба «максимально безопасный» автомобиль, и Заплетин-младший без вопросов приобрел для поездки свеженький «Рейндж Ровер» — видимо, на карманные деньги от папеньки, Ивана Иваныча.
— Удачи и творческих узбеков, — сказал Глеб и, рассмеявшись над собственным остроумием, крепко пожал руку экстрасенсу. — Жаль, по скайпу нельзя к вам подключиться. Ведь нельзя?
— Исключено! — заверил Богдан. — Только духов разозлим.
— Понимаю, духов душит бездуховность вай-фая, только пантограф, только олдскул, — со вздохом произнес Заплетин-младший. — Лады. Если найду способ вырваться из-под хохлосанкций, примчу — посмотреть, че и как.
Богдан вымученно улыбнулся. Глядя на эту гримасу, я подумал, что ему наверняка не терпится уехать подальше от Глеба и спокойно валять дурака. Меня «потомственный маг» в любом случае не будет опасаться — деньги же плачу не я, а разоблачения в моих глазах Богдан вряд ли боялся: судя по нашему недавнему походу в дом Булгакова, кредит доверия Заплетина-младшего к экстрасенсу был почти безграничным, не чета моему.
Вот и сейчас будущий лауреат Нобелевской премии Глеб Простой ограничился холодным дежурным прощанием — вяло пожал мне руку и, бросив «Связь», убыл в неизвестном направлении. Мы же с его конфидентом по хорошему автобану отправились в Санкт-Петербург: я — на своем «Харлее», а Богдан — на заплетинском «Рейндже».
Но — важный момент — поехали мы не вместе, а порознь.
Идея Богдана двигаться колонной меня не устраивала от слова совсем, и потому в контракте с Глебом я это прописал отдельным пунктом:
«Мотоциклист, участвующий в поездке, определяет дороги, время старта и темп движения независимо от автомобиля с обязанностью добраться до назначенной организаторами точки финиша в городе (или месте) маршрута путешествия в соответствии с GPS-координатами в оговоренное время».
За годы путешествий я усвоил простую истину: мотоцикл и автомобиль в одной колонне как масло и вода — вроде бы оба в одном потоке, но никогда не смешиваются. Чтобы ощутить, какова между ними разница в стиле движения, попробуйте представить театральную постановку шекспировской драмы в декорациях кровавой бани Тарантино.
День старта выдался знойным. Солнце разогрело асфальт до той температуры, которая едва не плавила шины, но встречный ветер спасал от жары. Глядя на зеленые поля вдоль дороги, на пролески, холмы, речки и озера, я под рев мотора размышлял о том, что Глеб мог бы сэкономить кучу времени и денег, если бы просто выбрался сюда с блокнотом и побродил среди этих ландшафтов. Возможно, в шелесте листвы, в ощущении настоящего ему бы удалось расслышать нечто куда более интересное, чем бред Богдана, стилизованный под речь писателей прошлого.
Опять же — если так уж хотелось окололитературного бреда, можно было совершенно бесплатно получить изрядную его порцию от нейросети «Святополк-Всемирский».
Впрочем, если молодость вбила себе что-то в голову, вытравить это не получится ни объективному настоящему, ни целой бригаде… мертвых литературных классиков.
В город на Неве я прибыл по расписанию. Маг ожидал меня, попивая просекко в лобби отеля «Гельвеция» — любимом месте для постоя командировочных артистов, писателей и других «селебрити».
— О, приветствую, — сказал он, прищурившись и глядя на меня снизу вверх. — А я думал, на байке по пробкам быстрей.
— По пробкам — да, — не стал я оспаривать очевидный факт. — Но тут концептуальная разница: зачем быстрее, если можно интересно и вовремя.
Богдан глумливо улыбнулся:
— В смысле?
— Просто на авто твое понимание дороги — быстро приехать из точки А в точку Б. Тогда как на мотоцикле любая поездка — это путешествие через познание пространства, для которого спешка противопоказана. Как-то так. А по пробкам мотоцикл всегда проедет, пока автомобилисты нервно курят в своих аквариумах.
Богдан скривился, но ничего не ответил — залпом допил просекко и понес вещи в номер.
Когда мы разобрались с багажом, маг повел меня в место, где собирался организовать спиритический сеанс с Федором Михайловичем, — причем куда именно мы идем, он мне с ходу так и не сознался: видимо, обиделся за мои колкости в адрес автомобилистов.
— Если далеко, можем на машине поехать, — съязвил я, но он сделал вид, что не услышал мое предложение.
За спиной экстрасенса опять висел огромный рюкзак со всяким магическим скарбом. Из-за мешка за спиной Богдан напоминал черепаху-ниндзя, которая последние несколько лет излишне налегала на пиццу и пренебрегала боевыми искусствами. Вдобавок Богдан был весьма странно одет — безразмерная майка, висящие джинсы, сандалии… Впрочем, центр «Ленинбурга», как город Достоевского между делом окрестил экстрасенс, всегда отличался тем, что диковатым «луком» здесь было трудно кого-нибудь удивить. Близость Сенной, обилие питейных заведений и, по преимуществу, весьма специфическое население и толпы туриков, скученных в этих улицах, проспектах, набережных и переулках, заполняли пространство такими субъектами, что странно было бы и удивляться при встрече с иным заезжим фриком.
На пути к «месту Достоевского» по моей просьбе мы ненадолго заглянули на угол Невского и набережной канала Грибоедова — в первый в Петербурге, да и в России книжный магазин в доме «Зингера». Его вновь открыли после долгой войны за обладание этим зданием между муниципалитетом и олигархатом в ноябре 2022-го, через 23 года после закрытия. И если ранее здесь продавались в основном туристические путеводители, то теперь на прилавках также можно было увидеть книги независимых издательств и авторов, среди которых были и мои романы. После недавней презентации моей новой книги «Путешествие из Парижа в Тобольск» администраторы «Зингера» любезно предоставили мне доступ на его крышу, с которой открывается прекрасный вид на Петербург.
А еще там отлично размышлялось и курилось. Смотришь вниз на канал Грибоедова и думаешь, что не всё горе на самом деле — от ума…
— А нельзя это на потом отложить? — с легким раздражениемспросил Богдан. — Что-то мне не улыбается наверх подниматься. Рюкзак тяжелый такой…
— У тебя свои ритуалы, у меня свои, — пожал я плечами. — Можешь ждать на улице или в кафе книжного, пока я помедитирую на крыше. Вдруг 1000 книг в залах пошлют тебе духов, которые раскроют секрет литкода, и не нужно будет дальше продолжать проект.
Богдан на словах «не нужно будет продолжать» заметно напрягся и буркнул:
— Да ну, какой там. Я думаю, нам даже Достоевский не сильно поможет. Хоть направление есть — уже радость. Но ладно, поднимусь я с тобой, чего одному тут скучать?
Чуть позже, уже дымя сигарой на крыше и наслаждаясь видом залитого летним солнцем города, я вновь спросил у тяжело дышащего Богдана:
— Ну так что, куда мы вообще путь держим? В квартиру Достоевского в Кузнечном переулке?
Экстрасенс привычно утер пот со лба рукавом и с неуверенной усмешкой ответил:
— А что нам квартира Достоевского? Не все духи охотно говорят в своих квартирах. Они, как ты уже мог убедиться, со своими тараканами в голове.
— И куда же мы тогда направляемся?
— «Литературное кафе», — с одышкой выговорил экстрасенс. — На самом углу реки Мойки.
Я достал телефон, загуглил место, а Богдан тем временем продолжал:
— Там раньше была кондитерская «Wolf & Beranget» — лучшая в городе во времена Достоевского.
— И Пушкина, — заметил я, читая статейку в смартфоне. — Вроде как это было последнее место, где он побывал перед дуэлью с Дантесом.
— И чем дуэль кончилась? — без тени иронии спросил Богдан.
— Пушкина на ней смертельно подстрелили, — стараясь не выказывать удивления, ответил я.
— А. Ну да. Че-то я устал с дороги, видимо. — Богдан тяжело вздохнул. — Сорян.
Я смерил его взглядом. Интересно, это тоже часть игры в мага? Притвориться, что не знает таких школьных фактов жизни поэта, чтобы я и подумать не мог, что экстрасенс во время сеансов вещает по заранее написанным шпаргалкам? Как знать, как знать. Примерно представляя, на какие деньги раскошелился Глеб, уверен, все диалоги с «духами» отрепетированы Богданом настолько, что сам Станиславский, случись ему увидеть мага за работой, воскликнул бы: «Верю!»
После вью-пойнта на крыше «Зингера» мы двинулись в бывшую кондитерскую за возможной порцией литературного кода. Лавируя между бредущим по своим делам горожанам, любуясь архитектурными шедеврами, мы вскорости добрались до «Литературного кафе» и нырнули внутрь.
Тут царила ужасная духота; запах кофе вперемешку с неаппетитным смрадом кухни говорил о плохой вытяжке. Стиль «будуар» — стены устланы красным бархатом, поверх него висят картины и наброски в рамках — как бы намекал, что хозяйка заведения (а я сомневался, что такой лук могла исполнить мужская особь), оплатившая этот ремонт много лет назад, давно и успешно перевалила бальзаковский возраст, а возможно, даже помнила Федора Михайловича еще живым. Столики в кафе пустовали, но я не сомневался, что, как свойственно этому городу, к вечеру все места в зале будут заняты людьми.
В голове всплыла информация, которую я нагуглил пару часов назад: именно здесь Достоевский в свое время познакомился с Михаилом Петрашевским, революционером, который изобрел утопический социализм и взял Достоевского в свой кружок.
Это едва не стоило Федору Михайловичу жизни: по приказу императора всех участников кружка посадили в острог, а руководителей казнили. Причем изначально говорилось, что казнят всех, но в последний момент Достоевского и остальных «рядовых» участников пощадили и «всего лишь» сослали на каторгу.
По мнению его биографов, именно это событие произвело на Федора Михайловича такое неизгладимое впечатление, что он отрекся от идей революции и даже сравнил революционеров с «одержимыми бесами».
Учитывая, насколько судьбоносной оказалась та встреча с Петрашевским, выбор Богдана представлялся вдвойне странным. Ну с какого перепуга духу Достоевского приходить в то место, где он познакомился с человеком, который его едва не сгубил?
Впрочем, я решил не бежать впереди паровоза и дождаться гвоздя программы — спиритического сеанса, а также прелюдии к нему: я не мог знать наверняка, но почему-то подозревал, что в «Литературном кафе» у экстрасенса эпатажных дружков с ирокезами, способных закрыть кафе для наших экзерсисов, не окажется.
И оказался прав.
Богдан уверенно, будто уже не раз тут бывал, пошел в самый угол зала. Хотя, возможно, так оно и было — я вполне допускал, что он прибыл в Питер заранее, чтобы осмотреть локацию до моего приезда.
Расположившись за ширмой, вероятно обозначавшей VIP-пространство, Богдан грохнул рюкзаком об стол, как и в квартире Булгакова.
«Стиль “Бард на Грушинском фестивале”», — почему-то мелькнула у меня в голове мысль, и я с трудом сдержал улыбку.
Богдан тем временем утер рукавом пот со лба и жестом уставшего от жизни олигарха поманил официанта, который и без того направлялся к нам.
— Доброго дня, — поздоровался длинноволосый юноша в фартуке цвета засохшего йода, на котором темнели бурые трафаретные буквы, образующие название кафе, и силуэт писателя за пишущей машинкой. — Чего желаете?
— Мы желаем закрыть этот зал буквально на час, — промурлыкал Богдан.
Официант удивился.
— Это зачем?
— Нам нужно провести тут нечто вроде… собеседования.
Гарсон недоуменно уставился на мага. Я ожидал, что нас пошлют, но Богдан, понимая, что такое развитие событий вполне возможно, уже достал новенький бумажник от Картье и, расстегнув молнию, с трудом удерживающую внутри толстую пачку ассигнаций, вытащил из него пару пятитысячных купюр:
— Столько хватит, чтобы удовлетворить нашу просьбу?
Молодой человек совсем растерялся и перевел взгляд с кошелька Богдана на меня, словно я мог объяснить ему — что за бесовщина тут происходит? Я молча смотрел на него, словно он мог прямо сейчас вытащить из кармана книжечку с заветным литературным кодом и избавить нас от необходимости снова устраивать спиритическое представление с пантографом.
К сожалению, обоих нас ждало разочарование.
— Я… я уточню у администратора, — неуверенно сказал официант.
Когда он скрылся за дверьми кухни, я спросил у Богдана:
— А если откажут?
— Не откажут, — нехотя ответил Богдан, устало опускаясь на стул. — Как говорится, не бывает неразрешимых проблем, бывает мало денег.
Он с довольным видом хлопнул ладонью по кошельку. Экстрасенс был настолько уверен в себе, что, не дожидаясь решения администратора, начал доставать из рюкзака реквизит — алфавитный пантограф, свечи… Наблюдая за ним, я даже на мгновение подумал, что будет весьма иронично, если нам откажут, когда Богдан уже разложит свой магический скарб.
Но экстрасенс оказался прав — деньги лучший аргумент для трактирщиков. Официант вернулся, одновременно кивая, изображая согласие и произнося:
— Двадцать.
— Годится, — тут же сказал Богдан, — только попросите персонал нам не мешать!
Официант энергично кивнул, и экстрасенс, довольно подмигнув мне, извлек из кошелька еще две оранжевые купюры.
Я уселся напротив и уткнулся в телефон. Интернет позволил мне найти еще один любопытный и трагический факт о «Литературном кафе»: оказывается, в 1893 году Петр Чайковский заразился холерой, когда выпил за обедом в этом заведении некипяченую воду. Через несколько дней он умер.
Место вполне в духе Достоевского, что и говорить.
Я посмотрел на стол. Он к тому моменту напоминал прилавок старой гадалки, решившей уйти на покой, предварительно распродав все имущество. Помимо свечей и пантографа, здесь были и камни различных цветов и размеров, сухоцветы и даже — вот уж ирония! — томик «Бесов» авторства нашего будущего собеседника. Тут еще стоит заметить, что Богдан раскладывал эти предметы на столе с таким серьезным лицом, будто ошибка в ритуале могла призвать в наш мир не дух литератора, а по меньшей мере самого Люцифера.
В довершение ритуала приготовления Богдан, пыхтя, поднялся и задернул шторы.
— Готов? — спросил он, усаживаясь обратно. — Телефон отключил? Давай сюда!
Я нехотя подчинился. Спрятав мой мобильник в изрядно помятый и потертый пакет из супермаркета, чье название превратилось в словосочетание «…тёр очка», экстрасенс убрал его в рюкзак, положил руку на «клюв» пантографа, закрыл глаза и важно произнес:
— Федор Михайлович, мы с писателем Максимом Привезенцевым призываем вас на беседу.
«Клюв» под рукой Богдана задрожал. Как задрожало и пламя свечей на столе передо мной. В комнате как будто мгновенно стало холоднее.
Наверное, на кухне наконец открыли окна для проветривания.
Богдан сидел с закрытыми глазами и не издавал ни звука. Я терпеливо ждал, однако поза экстрасенса не менялась. Предположив, что он просто не знает, с чего начать, я решил подыграть магу и с улыбкой спросил:
— Кто здесь?
Богдан резко открыл глаза и посмотрел на меня так, будто впервые видит… и не очень хочет смотреть.
— Я — тот, кого вы ждали, то есть… Федор Михайлович. Я вернулся, чтобы побеседовать с живыми душами, особенно с теми, кто идет неопределенным путем современной литературы. Вы и есть тот писатель Максим, верно я понимаю?
Я начал считать складки на бархатной шторе, чтобы не рассмеяться от столь нелепого перевоплощения мага. Но договор есть договор, и я начал играть роль «искателя кода».
— Да, это я. Для меня большая честь общаться с вами, Федор Михайлович. Пусть и через посредника, который недостоин даже слышать наш разговор.
Я надеялся, что от моей легкой колкости Богдан скривится или иначе «спалится», но на его лице не дрогнул ни один мускул — поразительное самообладание.
— И что же именно вы хотели обсудить со мной, Максим? — спросил Богдан-Достоевский, с интересом меня рассматривая.
— Литературный код. Некую универсальную формулу, позволяющую написать гениальную книгу. — Собрав волю в кулак, я посмотрел Богдану прямо в глаза. — Часто у вас там, на том свете, говорят о литературном коде?
— Что-то да говорят. — Богдан-Достоевский ухмыльнулся — то ли моей шутке, то ли продолжая отыгрывать свой образ «Федора Михайловича». — Но прежде я бы просил вас поведать мне о том литературном мире, в котором вы живете. Какие проблемы решает современная литература?
Я тихо про себя улыбнулся. Экстрасенс явно хорошо подготовился. И, входя в роль занудного демагога, я ответил:
— Наша литература борется со сложностями человеческого существования в эпоху одновременного навязывания передовых цифровых технологий и откровенного инфоцыганства. Многих современных шарлатанов легко принять за гениев, отличие лишь в деталях. А иногда мы так жаждем успеха здесь и сейчас, что сами игнорируем их и позволяем разным сомнительным личностям вытягивать из нас миллионы в надежде, что нам все-таки откроется Истина. Как итог, писателей в Петербурге сейчас больше, чем читателей, а экстрасенсами себя именуют все, у кого хватило денег и выдумки заказать в интернет-маркете набор для спиритического сеанса. В ваше время, полагаю, все было несколько иначе?
Богдан-Достоевский на мгновение завис, а потом с нервным смешком сказал:
— Ах, человеческая душа… Вечно терзается собственной природой! Все те же трудности, и я их исследовал в мою бытность… живым. Но скажите мне, Максим, как вы, современные писатели, передаете глубину души в этот век интернета… или как вы его еще называете? Кажется, метамодерном? Так вот, при общении в вашем метамодерне используете ли вы какой-то свой собственный уникальный литературный код?
— Как ловко вы все переворачиваете, Федор Михайлович, — едко заметил я. — А ведь это я к вам пришел, а не вы ко мне. Что ж, раз вы не спешите поделиться со мной литкодом, давайте я немного порассуждаю о современной литературе, как я ее понимаю: сейчас границы между реальностью и иллюзией стираются. Символизм по-прежнему имеет силу, но мы вплетаем его в цифровое полотно, где смайлики и мемы — это наши современные иероглифы. «Литературный код 21-го века» представляет собой сплав традиционной символики и современных культурных отсылок. Пока все понимаете или смайлики вам на салфетке нарисовать — для наглядности?
Богдан-Достоевский просто проигнорировал мое предложение и вдохновленно пробормотал:
— Эволюция символов? Как увлекательно… В мое время мы сталкивались с моральными дилеммами и природой Бога. А какие моральные затруднения преследуют ваших героев? С какими богами или демонами они сталкиваются в этом веке?
Я обратил внимание, что на пантографе написано несколько слов — «код», «кто», «бог», «кот» и «смайлик».
«А не покурил ли наш маг дурман-травы втихаря на крыше “Зингера”?» — подумал я, разглядывая странный текст, но вслух вопрос задавать не стал и продолжил в стиле бизнес-тренера:
— Наши боги — это технологии, которым люди зачастую поклоняются, как идолам. А демоны у нас чем дальше, тем чаще внутренние: депрессия, тревога, неустанное стремление к одобрению… и наполнению карманов легкими деньгами. Как и в ваше время, в наше многие предпочитают торговать воздухом задорого.
— Да, кажется, сущность человечества остается неизменной, несмотря на течение времени, — со вздохом признал Богдан-Достоевский. — Но пусть это не останавливает вас в поисках литературного кода, Максим. Ради бога, развлекайтесь, гуляйте, ходите в театр. Не подражайте мне в скучании! Литературный код по крупице присутствует то тут, то там, и предстает перед нами в самых разных обличиях. Он заключается в том числе в необузданности человеческих эмоций, невысказанных истинах и безмолвных криках сердца. Он проявляется в борьбе с социальными ограничениями, в поисках смысла среди хаоса…
— Все это, конечно, очень увлекательно, — с усталой улыбкой сказал я. — Но меня интересует изначальный литературный код. Где и как его найти? Скажите, и я больше не буду вас мучить, заставляя высасывать философию из пальца.
Богдан-Достоевский будто бы задумался ненадолго, а потом снова усмехнулся и сказал:
— Раз вы так… дерзко настроены, вам надобно искать мудрости у тех, кто был до нас, у тех, кто своим словом проложил путь. Но не ищите ее в шумном сердце Петербурга! Веяния и штампы времени могут омрачить чистоту ваших намерений. Вместо этого отправляйтесь в Нарву, место тишины и размышлений. Там, на берегу Балтийского моря, где Россия встречается с Эстонией, вы найдете дух Александра Сергеевича Пушкина.
— Нарва? — изобразил удивление я. — Но почему там, а не, скажем, в Царском селе?
Богдан-Достоевский снова замялся, и я успел представить, как его искренний ответ «потому что я хочу почилить в Эстонии» умирает в зародыше, прежде чем экстрасенс продолжил:
— Пушкин — поэт огромной глубины и понимания — провел свою юность в Нарве. В то же время сама по себе Нарва — место «пограничности», где духи бродят свободно, в отличие от здешних мест. Границы между этим миром и потусторонним там чрезвычайно тонки, что делает его идеальным местом для духовного общения. В безмятежности этих границ вы обретете ясность, которую ищете. Поговорите с духом Пушкина; он будет вести вас дальше в поисках литературного кода. От себя могу лишь только пожелать удачи.
Богдан-Достоевский подмигнул мне и зажмурился.
— Федор Михайлович, ну это несерьезно… — начал было я, но внезапно свечи разом погасли, и одновременно с этим Богдан открыл глаза.
— Было? — изображая неведение, спросил он.
— Ага, — со вздохом ответил я. — Предлагает с Пушкиным в Нарве пообщаться.
— Ого. А про литкод что-то сказал конкретное?
— Нет. — Пересказывая ему его же слова, я чувствовал себя глупо. — Но намекнул, что Пушкин там будет более разговорчив.
— О, — только и сказал Богдан, сгребая спиритический скарб обратно в рюкзак.
Из-за двери кухни выглянул мрачный официант. Судя по недовольному виду, двадцатка, побывавшая в его руках, уплыла в карман администратора, и теперь бедняга дожидался, когда мы закончим, в надежде на чаевые. Заметив, что Богдан собирается, официант подошел к нам и спросил, с трудом сдерживая раздражение:
— Вы всё, закончили свое собеседование?
— Да-да, уже всё, — ответил Богдан. — Может, принесете мне стакан воды? Что-то в горле пересохло.
Официант скривил губы, но все же кивнул и сходил на кухню за водой. Когда Богдан жадно пил воду, я не отказал себе в удовольствии и сказал:
— Кстати, ты знал, что Чайковский заразился тут холерой, попив некипяченой воды?
PopOff поперхнулся, закашлялся. Покраснев, он искоса посмотрел на меня и хрипло спросил:
— И что с ним потом случилось?
— То же, что и с Пушкиным после дуэли, — развел я руками.
Выражение лица Богдана после этих слов не смог бы описать ни Александр Сергеевич, ни Федор Михайлович, и я не стану. Но смотреть на него было одно удовольствие — слукавлю, если в этом не сознаюсь.
Чаевых раздосадованному официанту Богдан, к слову, так и не оставил, расплатившись только за воду.
После кафе мы отправились в отель — готовиться к утреннему отъезду в Эстонию. По пути Богдан позвонил Глебу — согласовать следующий шаг.
— Дух Достоевского, к сожалению, про код толком ничего не сказал, — торжественно произнес PopOff. — Ну, по крайней мере, Макс не услышал. Так что надо ехать дальше, в Нарву. Достоевский советует там с Пушкиным пообщаться.
Трубка что-то коротко прорычала, потом послышались короткие гудки. Не успел я спросить, что сказал Глеб, как мобильник в моем кармане ожил: «литератор Г. Простой» почему-то решил позвонить еще и мне.
— Ну так что, не захотел старый кодом делиться? — спросил сын Ивана Иваныча, едва я принял вызов.
Я покосился на Богдана, который, заметно нервничая, наблюдал за нашим общением со стороны.
— Не захотел.
— Бесы они и есть бесы, что с них взять, — со вздохом произнес Глеб. — Но давай там, в Нарве постарайся. А то второй контакт впустую. Пусть хотя бы часть кода выдаст.
— Я-то постараюсь, — с трудом удерживаясь в рамках цензурной речи, сказал я. — Но духам тоже надо стать чуть более… сговорчивыми. Если они, конечно, хотят продолжать общение.
Экстрасенс тяжело вздохнул — то ли из-за тяжелого рюкзака, то ли понимая, что план его по извлечению денег из «мажора-копилки» дал первую трещину.
— Ты че-то сам так туманно общаешься, как эти духи все, — нервно усмехнулся Глеб. — Ладно, идите отсыпайтесь, и в дорогу. Всех благ и зеленых бумаг!
Когда я убрал трубку в карман, Богдан нетерпеливо спросил:
— Чего он там? Недоволен?
— Есть такое дело, — ответил я, искоса посмотрев на экстрасенса.
Он покачал головой, фыркнул.
— И чего он удивляется? Я же сразу предупредил — в России духи ничего не расскажут. Тем более у них там волна среди писателей покойных пошла, наверняка обсуждают вовсю наши встречи.
— Ну да, — едва сдерживая смех, поддержал я мысль Богдана, — на небе только и разговоров, что о поисках литературного кода.
Кажется, маг так и не считал мой сарказм.
Уже перед сном, записав впечатления о минувших сутках в дневник, я снова решил обратиться к нейросети «Святополк-Всемирский».
К удивлению, на главной странице интернет-портала меня ждал новый текст:
«В вечерний час рад видеть вас, мой друг, снова! Появились новые вопросы? Охотно попробую на них ответить, для этого я здесь, это же мне видится моим призванием. Если вы снова хотите поговорить о литературе, если вы интересуетесь ей так же, как я, рискну предположить, что это может стать началом долгой и крепкой дружбы…
По-прежнему Ваш, Святополк-Всемирский».
В том, что нейросеть запомнила меня и прошлый запрос, не было ничего удивительного. Любопытно, что она так живо и естественно (в целом) реагировала на мое возвращение. Недолго думая, я набрал в окне для ввода текста:
«О чем бы вы могли поговорить с Достоевским, если бы могли позвонить ему из дня нынешнего?»
Даже такой необычный вопрос Всемирского в тупик не поставил.
Питер. Достоевский. Бесы
2023 г.
К концу июня последние детали путешествия по местам русских писателей были согласованы, и мы с Богданом Popoff-ым отправились в путь. Первым городом общения с духами литературных гениев должен был стать Санкт-Петербург. Во время подготовки выяснилось, что на байках наш спиритический эксперт никогда не ездил и относился к мотоциклам как к быстрому способу отправиться к духам на тот свет. Поэтому Богдан запросил у Глеба «максимально безопасный» автомобиль, и Заплетин-младший без вопросов приобрел для поездки свеженький «Рейндж Ровер» — видимо, на карманные деньги от папеньки, Ивана Иваныча.
— Удачи и творческих узбеков, — сказал Глеб и, рассмеявшись над собственным остроумием, крепко пожал руку экстрасенсу. — Жаль, по скайпу нельзя к вам подключиться. Ведь нельзя?
— Исключено! — заверил Богдан. — Только духов разозлим.
— Понимаю, духов душит бездуховность вай-фая, только пантограф, только олдскул, — со вздохом произнес Заплетин-младший. — Лады. Если найду способ вырваться из-под хохлосанкций, примчу — посмотреть, че и как.
Богдан вымученно улыбнулся. Глядя на эту гримасу, я подумал, что ему наверняка не терпится уехать подальше от Глеба и спокойно валять дурака. Меня «потомственный маг» в любом случае не будет опасаться — деньги же плачу не я, а разоблачения в моих глазах Богдан вряд ли боялся: судя по нашему недавнему походу в дом Булгакова, кредит доверия Заплетина-младшего к экстрасенсу был почти безграничным, не чета моему.
Вот и сейчас будущий лауреат Нобелевской премии Глеб Простой ограничился холодным дежурным прощанием — вяло пожал мне руку и, бросив «Связь», убыл в неизвестном направлении. Мы же с его конфидентом по хорошему автобану отправились в Санкт-Петербург: я — на своем «Харлее», а Богдан — на заплетинском «Рейндже».
Но — важный момент — поехали мы не вместе, а порознь.
Идея Богдана двигаться колонной меня не устраивала от слова совсем, и потому в контракте с Глебом я это прописал отдельным пунктом:
«Мотоциклист, участвующий в поездке, определяет дороги, время старта и темп движения независимо от автомобиля с обязанностью добраться до назначенной организаторами точки финиша в городе (или месте) маршрута путешествия в соответствии с GPS-координатами в оговоренное время».
За годы путешествий я усвоил простую истину: мотоцикл и автомобиль в одной колонне как масло и вода — вроде бы оба в одном потоке, но никогда не смешиваются. Чтобы ощутить, какова между ними разница в стиле движения, попробуйте представить театральную постановку шекспировской драмы в декорациях кровавой бани Тарантино.
День старта выдался знойным. Солнце разогрело асфальт до той температуры, которая едва не плавила шины, но встречный ветер спасал от жары. Глядя на зеленые поля вдоль дороги, на пролески, холмы, речки и озера, я под рев мотора размышлял о том, что Глеб мог бы сэкономить кучу времени и денег, если бы просто выбрался сюда с блокнотом и побродил среди этих ландшафтов. Возможно, в шелесте листвы, в ощущении настоящего ему бы удалось расслышать нечто куда более интересное, чем бред Богдана, стилизованный под речь писателей прошлого.
Опять же — если так уж хотелось окололитературного бреда, можно было совершенно бесплатно получить изрядную его порцию от нейросети «Святополк-Всемирский».
Впрочем, если молодость вбила себе что-то в голову, вытравить это не получится ни объективному настоящему, ни целой бригаде… мертвых литературных классиков.
В город на Неве я прибыл по расписанию. Маг ожидал меня, попивая просекко в лобби отеля «Гельвеция» — любимом месте для постоя командировочных артистов, писателей и других «селебрити».
— О, приветствую, — сказал он, прищурившись и глядя на меня снизу вверх. — А я думал, на байке по пробкам быстрей.
— По пробкам — да, — не стал я оспаривать очевидный факт. — Но тут концептуальная разница: зачем быстрее, если можно интересно и вовремя.
Богдан глумливо улыбнулся:
— В смысле?
— Просто на авто твое понимание дороги — быстро приехать из точки А в точку Б. Тогда как на мотоцикле любая поездка — это путешествие через познание пространства, для которого спешка противопоказана. Как-то так. А по пробкам мотоцикл всегда проедет, пока автомобилисты нервно курят в своих аквариумах.
Богдан скривился, но ничего не ответил — залпом допил просекко и понес вещи в номер.
Когда мы разобрались с багажом, маг повел меня в место, где собирался организовать спиритический сеанс с Федором Михайловичем, — причем куда именно мы идем, он мне с ходу так и не сознался: видимо, обиделся за мои колкости в адрес автомобилистов.
— Если далеко, можем на машине поехать, — съязвил я, но он сделал вид, что не услышал мое предложение.
За спиной экстрасенса опять висел огромный рюкзак со всяким магическим скарбом. Из-за мешка за спиной Богдан напоминал черепаху-ниндзя, которая последние несколько лет излишне налегала на пиццу и пренебрегала боевыми искусствами. Вдобавок Богдан был весьма странно одет — безразмерная майка, висящие джинсы, сандалии… Впрочем, центр «Ленинбурга», как город Достоевского между делом окрестил экстрасенс, всегда отличался тем, что диковатым «луком» здесь было трудно кого-нибудь удивить. Близость Сенной, обилие питейных заведений и, по преимуществу, весьма специфическое население и толпы туриков, скученных в этих улицах, проспектах, набережных и переулках, заполняли пространство такими субъектами, что странно было бы и удивляться при встрече с иным заезжим фриком.
На пути к «месту Достоевского» по моей просьбе мы ненадолго заглянули на угол Невского и набережной канала Грибоедова — в первый в Петербурге, да и в России книжный магазин в доме «Зингера». Его вновь открыли после долгой войны за обладание этим зданием между муниципалитетом и олигархатом в ноябре 2022-го, через 23 года после закрытия. И если ранее здесь продавались в основном туристические путеводители, то теперь на прилавках также можно было увидеть книги независимых издательств и авторов, среди которых были и мои романы. После недавней презентации моей новой книги «Путешествие из Парижа в Тобольск» администраторы «Зингера» любезно предоставили мне доступ на его крышу, с которой открывается прекрасный вид на Петербург.
А еще там отлично размышлялось и курилось. Смотришь вниз на канал Грибоедова и думаешь, что не всё горе на самом деле — от ума…
— А нельзя это на потом отложить? — с легким раздражениемспросил Богдан. — Что-то мне не улыбается наверх подниматься. Рюкзак тяжелый такой…
— У тебя свои ритуалы, у меня свои, — пожал я плечами. — Можешь ждать на улице или в кафе книжного, пока я помедитирую на крыше. Вдруг 1000 книг в залах пошлют тебе духов, которые раскроют секрет литкода, и не нужно будет дальше продолжать проект.
Богдан на словах «не нужно будет продолжать» заметно напрягся и буркнул:
— Да ну, какой там. Я думаю, нам даже Достоевский не сильно поможет. Хоть направление есть — уже радость. Но ладно, поднимусь я с тобой, чего одному тут скучать?
Чуть позже, уже дымя сигарой на крыше и наслаждаясь видом залитого летним солнцем города, я вновь спросил у тяжело дышащего Богдана:
— Ну так что, куда мы вообще путь держим? В квартиру Достоевского в Кузнечном переулке?
Экстрасенс привычно утер пот со лба рукавом и с неуверенной усмешкой ответил:
— А что нам квартира Достоевского? Не все духи охотно говорят в своих квартирах. Они, как ты уже мог убедиться, со своими тараканами в голове.
— И куда же мы тогда направляемся?
— «Литературное кафе», — с одышкой выговорил экстрасенс. — На самом углу реки Мойки.
Я достал телефон, загуглил место, а Богдан тем временем продолжал:
— Там раньше была кондитерская «Wolf & Beranget» — лучшая в городе во времена Достоевского.
— И Пушкина, — заметил я, читая статейку в смартфоне. — Вроде как это было последнее место, где он побывал перед дуэлью с Дантесом.
— И чем дуэль кончилась? — без тени иронии спросил Богдан.
— Пушкина на ней смертельно подстрелили, — стараясь не выказывать удивления, ответил я.
— А. Ну да. Че-то я устал с дороги, видимо. — Богдан тяжело вздохнул. — Сорян.
Я смерил его взглядом. Интересно, это тоже часть игры в мага? Притвориться, что не знает таких школьных фактов жизни поэта, чтобы я и подумать не мог, что экстрасенс во время сеансов вещает по заранее написанным шпаргалкам? Как знать, как знать. Примерно представляя, на какие деньги раскошелился Глеб, уверен, все диалоги с «духами» отрепетированы Богданом настолько, что сам Станиславский, случись ему увидеть мага за работой, воскликнул бы: «Верю!»
После вью-пойнта на крыше «Зингера» мы двинулись в бывшую кондитерскую за возможной порцией литературного кода. Лавируя между бредущим по своим делам горожанам, любуясь архитектурными шедеврами, мы вскорости добрались до «Литературного кафе» и нырнули внутрь.
Тут царила ужасная духота; запах кофе вперемешку с неаппетитным смрадом кухни говорил о плохой вытяжке. Стиль «будуар» — стены устланы красным бархатом, поверх него висят картины и наброски в рамках — как бы намекал, что хозяйка заведения (а я сомневался, что такой лук могла исполнить мужская особь), оплатившая этот ремонт много лет назад, давно и успешно перевалила бальзаковский возраст, а возможно, даже помнила Федора Михайловича еще живым. Столики в кафе пустовали, но я не сомневался, что, как свойственно этому городу, к вечеру все места в зале будут заняты людьми.
В голове всплыла информация, которую я нагуглил пару часов назад: именно здесь Достоевский в свое время познакомился с Михаилом Петрашевским, революционером, который изобрел утопический социализм и взял Достоевского в свой кружок.
Это едва не стоило Федору Михайловичу жизни: по приказу императора всех участников кружка посадили в острог, а руководителей казнили. Причем изначально говорилось, что казнят всех, но в последний момент Достоевского и остальных «рядовых» участников пощадили и «всего лишь» сослали на каторгу.
По мнению его биографов, именно это событие произвело на Федора Михайловича такое неизгладимое впечатление, что он отрекся от идей революции и даже сравнил революционеров с «одержимыми бесами».
Учитывая, насколько судьбоносной оказалась та встреча с Петрашевским, выбор Богдана представлялся вдвойне странным. Ну с какого перепуга духу Достоевского приходить в то место, где он познакомился с человеком, который его едва не сгубил?
Впрочем, я решил не бежать впереди паровоза и дождаться гвоздя программы — спиритического сеанса, а также прелюдии к нему: я не мог знать наверняка, но почему-то подозревал, что в «Литературном кафе» у экстрасенса эпатажных дружков с ирокезами, способных закрыть кафе для наших экзерсисов, не окажется.
И оказался прав.
Богдан уверенно, будто уже не раз тут бывал, пошел в самый угол зала. Хотя, возможно, так оно и было — я вполне допускал, что он прибыл в Питер заранее, чтобы осмотреть локацию до моего приезда.
Расположившись за ширмой, вероятно обозначавшей VIP-пространство, Богдан грохнул рюкзаком об стол, как и в квартире Булгакова.
«Стиль “Бард на Грушинском фестивале”», — почему-то мелькнула у меня в голове мысль, и я с трудом сдержал улыбку.
Богдан тем временем утер рукавом пот со лба и жестом уставшего от жизни олигарха поманил официанта, который и без того направлялся к нам.
— Доброго дня, — поздоровался длинноволосый юноша в фартуке цвета засохшего йода, на котором темнели бурые трафаретные буквы, образующие название кафе, и силуэт писателя за пишущей машинкой. — Чего желаете?
— Мы желаем закрыть этот зал буквально на час, — промурлыкал Богдан.
Официант удивился.
— Это зачем?
— Нам нужно провести тут нечто вроде… собеседования.
Гарсон недоуменно уставился на мага. Я ожидал, что нас пошлют, но Богдан, понимая, что такое развитие событий вполне возможно, уже достал новенький бумажник от Картье и, расстегнув молнию, с трудом удерживающую внутри толстую пачку ассигнаций, вытащил из него пару пятитысячных купюр:
— Столько хватит, чтобы удовлетворить нашу просьбу?
Молодой человек совсем растерялся и перевел взгляд с кошелька Богдана на меня, словно я мог объяснить ему — что за бесовщина тут происходит? Я молча смотрел на него, словно он мог прямо сейчас вытащить из кармана книжечку с заветным литературным кодом и избавить нас от необходимости снова устраивать спиритическое представление с пантографом.
К сожалению, обоих нас ждало разочарование.
— Я… я уточню у администратора, — неуверенно сказал официант.
Когда он скрылся за дверьми кухни, я спросил у Богдана:
— А если откажут?
— Не откажут, — нехотя ответил Богдан, устало опускаясь на стул. — Как говорится, не бывает неразрешимых проблем, бывает мало денег.
Он с довольным видом хлопнул ладонью по кошельку. Экстрасенс был настолько уверен в себе, что, не дожидаясь решения администратора, начал доставать из рюкзака реквизит — алфавитный пантограф, свечи… Наблюдая за ним, я даже на мгновение подумал, что будет весьма иронично, если нам откажут, когда Богдан уже разложит свой магический скарб.
Но экстрасенс оказался прав — деньги лучший аргумент для трактирщиков. Официант вернулся, одновременно кивая, изображая согласие и произнося:
— Двадцать.
— Годится, — тут же сказал Богдан, — только попросите персонал нам не мешать!
Официант энергично кивнул, и экстрасенс, довольно подмигнув мне, извлек из кошелька еще две оранжевые купюры.
Я уселся напротив и уткнулся в телефон. Интернет позволил мне найти еще один любопытный и трагический факт о «Литературном кафе»: оказывается, в 1893 году Петр Чайковский заразился холерой, когда выпил за обедом в этом заведении некипяченую воду. Через несколько дней он умер.
Место вполне в духе Достоевского, что и говорить.
Я посмотрел на стол. Он к тому моменту напоминал прилавок старой гадалки, решившей уйти на покой, предварительно распродав все имущество. Помимо свечей и пантографа, здесь были и камни различных цветов и размеров, сухоцветы и даже — вот уж ирония! — томик «Бесов» авторства нашего будущего собеседника. Тут еще стоит заметить, что Богдан раскладывал эти предметы на столе с таким серьезным лицом, будто ошибка в ритуале могла призвать в наш мир не дух литератора, а по меньшей мере самого Люцифера.
В довершение ритуала приготовления Богдан, пыхтя, поднялся и задернул шторы.
— Готов? — спросил он, усаживаясь обратно. — Телефон отключил? Давай сюда!
Я нехотя подчинился. Спрятав мой мобильник в изрядно помятый и потертый пакет из супермаркета, чье название превратилось в словосочетание «…тёр очка», экстрасенс убрал его в рюкзак, положил руку на «клюв» пантографа, закрыл глаза и важно произнес:
— Федор Михайлович, мы с писателем Максимом Привезенцевым призываем вас на беседу.
«Клюв» под рукой Богдана задрожал. Как задрожало и пламя свечей на столе передо мной. В комнате как будто мгновенно стало холоднее.
Наверное, на кухне наконец открыли окна для проветривания.
Богдан сидел с закрытыми глазами и не издавал ни звука. Я терпеливо ждал, однако поза экстрасенса не менялась. Предположив, что он просто не знает, с чего начать, я решил подыграть магу и с улыбкой спросил:
— Кто здесь?
Богдан резко открыл глаза и посмотрел на меня так, будто впервые видит… и не очень хочет смотреть.
— Я — тот, кого вы ждали, то есть… Федор Михайлович. Я вернулся, чтобы побеседовать с живыми душами, особенно с теми, кто идет неопределенным путем современной литературы. Вы и есть тот писатель Максим, верно я понимаю?
Я начал считать складки на бархатной шторе, чтобы не рассмеяться от столь нелепого перевоплощения мага. Но договор есть договор, и я начал играть роль «искателя кода».
— Да, это я. Для меня большая честь общаться с вами, Федор Михайлович. Пусть и через посредника, который недостоин даже слышать наш разговор.
Я надеялся, что от моей легкой колкости Богдан скривится или иначе «спалится», но на его лице не дрогнул ни один мускул — поразительное самообладание.
— И что же именно вы хотели обсудить со мной, Максим? — спросил Богдан-Достоевский, с интересом меня рассматривая.
— Литературный код. Некую универсальную формулу, позволяющую написать гениальную книгу. — Собрав волю в кулак, я посмотрел Богдану прямо в глаза. — Часто у вас там, на том свете, говорят о литературном коде?
— Что-то да говорят. — Богдан-Достоевский ухмыльнулся — то ли моей шутке, то ли продолжая отыгрывать свой образ «Федора Михайловича». — Но прежде я бы просил вас поведать мне о том литературном мире, в котором вы живете. Какие проблемы решает современная литература?
Я тихо про себя улыбнулся. Экстрасенс явно хорошо подготовился. И, входя в роль занудного демагога, я ответил:
— Наша литература борется со сложностями человеческого существования в эпоху одновременного навязывания передовых цифровых технологий и откровенного инфоцыганства. Многих современных шарлатанов легко принять за гениев, отличие лишь в деталях. А иногда мы так жаждем успеха здесь и сейчас, что сами игнорируем их и позволяем разным сомнительным личностям вытягивать из нас миллионы в надежде, что нам все-таки откроется Истина. Как итог, писателей в Петербурге сейчас больше, чем читателей, а экстрасенсами себя именуют все, у кого хватило денег и выдумки заказать в интернет-маркете набор для спиритического сеанса. В ваше время, полагаю, все было несколько иначе?
Богдан-Достоевский на мгновение завис, а потом с нервным смешком сказал:
— Ах, человеческая душа… Вечно терзается собственной природой! Все те же трудности, и я их исследовал в мою бытность… живым. Но скажите мне, Максим, как вы, современные писатели, передаете глубину души в этот век интернета… или как вы его еще называете? Кажется, метамодерном? Так вот, при общении в вашем метамодерне используете ли вы какой-то свой собственный уникальный литературный код?
— Как ловко вы все переворачиваете, Федор Михайлович, — едко заметил я. — А ведь это я к вам пришел, а не вы ко мне. Что ж, раз вы не спешите поделиться со мной литкодом, давайте я немного порассуждаю о современной литературе, как я ее понимаю: сейчас границы между реальностью и иллюзией стираются. Символизм по-прежнему имеет силу, но мы вплетаем его в цифровое полотно, где смайлики и мемы — это наши современные иероглифы. «Литературный код 21-го века» представляет собой сплав традиционной символики и современных культурных отсылок. Пока все понимаете или смайлики вам на салфетке нарисовать — для наглядности?
Богдан-Достоевский просто проигнорировал мое предложение и вдохновленно пробормотал:
— Эволюция символов? Как увлекательно… В мое время мы сталкивались с моральными дилеммами и природой Бога. А какие моральные затруднения преследуют ваших героев? С какими богами или демонами они сталкиваются в этом веке?
Я обратил внимание, что на пантографе написано несколько слов — «код», «кто», «бог», «кот» и «смайлик».
«А не покурил ли наш маг дурман-травы втихаря на крыше “Зингера”?» — подумал я, разглядывая странный текст, но вслух вопрос задавать не стал и продолжил в стиле бизнес-тренера:
— Наши боги — это технологии, которым люди зачастую поклоняются, как идолам. А демоны у нас чем дальше, тем чаще внутренние: депрессия, тревога, неустанное стремление к одобрению… и наполнению карманов легкими деньгами. Как и в ваше время, в наше многие предпочитают торговать воздухом задорого.
— Да, кажется, сущность человечества остается неизменной, несмотря на течение времени, — со вздохом признал Богдан-Достоевский. — Но пусть это не останавливает вас в поисках литературного кода, Максим. Ради бога, развлекайтесь, гуляйте, ходите в театр. Не подражайте мне в скучании! Литературный код по крупице присутствует то тут, то там, и предстает перед нами в самых разных обличиях. Он заключается в том числе в необузданности человеческих эмоций, невысказанных истинах и безмолвных криках сердца. Он проявляется в борьбе с социальными ограничениями, в поисках смысла среди хаоса…
— Все это, конечно, очень увлекательно, — с усталой улыбкой сказал я. — Но меня интересует изначальный литературный код. Где и как его найти? Скажите, и я больше не буду вас мучить, заставляя высасывать философию из пальца.
Богдан-Достоевский будто бы задумался ненадолго, а потом снова усмехнулся и сказал:
— Раз вы так… дерзко настроены, вам надобно искать мудрости у тех, кто был до нас, у тех, кто своим словом проложил путь. Но не ищите ее в шумном сердце Петербурга! Веяния и штампы времени могут омрачить чистоту ваших намерений. Вместо этого отправляйтесь в Нарву, место тишины и размышлений. Там, на берегу Балтийского моря, где Россия встречается с Эстонией, вы найдете дух Александра Сергеевича Пушкина.
— Нарва? — изобразил удивление я. — Но почему там, а не, скажем, в Царском селе?
Богдан-Достоевский снова замялся, и я успел представить, как его искренний ответ «потому что я хочу почилить в Эстонии» умирает в зародыше, прежде чем экстрасенс продолжил:
— Пушкин — поэт огромной глубины и понимания — провел свою юность в Нарве. В то же время сама по себе Нарва — место «пограничности», где духи бродят свободно, в отличие от здешних мест. Границы между этим миром и потусторонним там чрезвычайно тонки, что делает его идеальным местом для духовного общения. В безмятежности этих границ вы обретете ясность, которую ищете. Поговорите с духом Пушкина; он будет вести вас дальше в поисках литературного кода. От себя могу лишь только пожелать удачи.
Богдан-Достоевский подмигнул мне и зажмурился.
— Федор Михайлович, ну это несерьезно… — начал было я, но внезапно свечи разом погасли, и одновременно с этим Богдан открыл глаза.
— Было? — изображая неведение, спросил он.
— Ага, — со вздохом ответил я. — Предлагает с Пушкиным в Нарве пообщаться.
— Ого. А про литкод что-то сказал конкретное?
— Нет. — Пересказывая ему его же слова, я чувствовал себя глупо. — Но намекнул, что Пушкин там будет более разговорчив.
— О, — только и сказал Богдан, сгребая спиритический скарб обратно в рюкзак.
Из-за двери кухни выглянул мрачный официант. Судя по недовольному виду, двадцатка, побывавшая в его руках, уплыла в карман администратора, и теперь бедняга дожидался, когда мы закончим, в надежде на чаевые. Заметив, что Богдан собирается, официант подошел к нам и спросил, с трудом сдерживая раздражение:
— Вы всё, закончили свое собеседование?
— Да-да, уже всё, — ответил Богдан. — Может, принесете мне стакан воды? Что-то в горле пересохло.
Официант скривил губы, но все же кивнул и сходил на кухню за водой. Когда Богдан жадно пил воду, я не отказал себе в удовольствии и сказал:
— Кстати, ты знал, что Чайковский заразился тут холерой, попив некипяченой воды?
PopOff поперхнулся, закашлялся. Покраснев, он искоса посмотрел на меня и хрипло спросил:
— И что с ним потом случилось?
— То же, что и с Пушкиным после дуэли, — развел я руками.
Выражение лица Богдана после этих слов не смог бы описать ни Александр Сергеевич, ни Федор Михайлович, и я не стану. Но смотреть на него было одно удовольствие — слукавлю, если в этом не сознаюсь.
Чаевых раздосадованному официанту Богдан, к слову, так и не оставил, расплатившись только за воду.
После кафе мы отправились в отель — готовиться к утреннему отъезду в Эстонию. По пути Богдан позвонил Глебу — согласовать следующий шаг.
— Дух Достоевского, к сожалению, про код толком ничего не сказал, — торжественно произнес PopOff. — Ну, по крайней мере, Макс не услышал. Так что надо ехать дальше, в Нарву. Достоевский советует там с Пушкиным пообщаться.
Трубка что-то коротко прорычала, потом послышались короткие гудки. Не успел я спросить, что сказал Глеб, как мобильник в моем кармане ожил: «литератор Г. Простой» почему-то решил позвонить еще и мне.
— Ну так что, не захотел старый кодом делиться? — спросил сын Ивана Иваныча, едва я принял вызов.
Я покосился на Богдана, который, заметно нервничая, наблюдал за нашим общением со стороны.
— Не захотел.
— Бесы они и есть бесы, что с них взять, — со вздохом произнес Глеб. — Но давай там, в Нарве постарайся. А то второй контакт впустую. Пусть хотя бы часть кода выдаст.
— Я-то постараюсь, — с трудом удерживаясь в рамках цензурной речи, сказал я. — Но духам тоже надо стать чуть более… сговорчивыми. Если они, конечно, хотят продолжать общение.
Экстрасенс тяжело вздохнул — то ли из-за тяжелого рюкзака, то ли понимая, что план его по извлечению денег из «мажора-копилки» дал первую трещину.
— Ты че-то сам так туманно общаешься, как эти духи все, — нервно усмехнулся Глеб. — Ладно, идите отсыпайтесь, и в дорогу. Всех благ и зеленых бумаг!
Когда я убрал трубку в карман, Богдан нетерпеливо спросил:
— Чего он там? Недоволен?
— Есть такое дело, — ответил я, искоса посмотрев на экстрасенса.
Он покачал головой, фыркнул.
— И чего он удивляется? Я же сразу предупредил — в России духи ничего не расскажут. Тем более у них там волна среди писателей покойных пошла, наверняка обсуждают вовсю наши встречи.
— Ну да, — едва сдерживая смех, поддержал я мысль Богдана, — на небе только и разговоров, что о поисках литературного кода.
Кажется, маг так и не считал мой сарказм.
Уже перед сном, записав впечатления о минувших сутках в дневник, я снова решил обратиться к нейросети «Святополк-Всемирский».
К удивлению, на главной странице интернет-портала меня ждал новый текст:
«В вечерний час рад видеть вас, мой друг, снова! Появились новые вопросы? Охотно попробую на них ответить, для этого я здесь, это же мне видится моим призванием. Если вы снова хотите поговорить о литературе, если вы интересуетесь ей так же, как я, рискну предположить, что это может стать началом долгой и крепкой дружбы…
По-прежнему Ваш, Святополк-Всемирский».
В том, что нейросеть запомнила меня и прошлый запрос, не было ничего удивительного. Любопытно, что она так живо и естественно (в целом) реагировала на мое возвращение. Недолго думая, я набрал в окне для ввода текста:
«О чем бы вы могли поговорить с Достоевским, если бы могли позвонить ему из дня нынешнего?»
Даже такой необычный вопрос Всемирского в тупик не поставил.
